ЦИКЛ
ЧЕТЫРЕ ПОЭМЫ
МОЙ ИЕРУСАЛИМ!
О, царь царей, мой град - Иерусалим,
Престольный и священный град евреев!
Ты возведён средь Иудейских гор:
От гор Хеврона и до гор Бэт-Эля,
И счёт твоим годам - тысячелетья,
Как тем камням, что плотью стенам стали
И Старый город от врага хранили.
Мой Ариэль, Божественный мой Лев!
Плывёшь над Израилем белой птицей,
Своих птенцов, таких же белоснежных,
На горы Герцль и Скопус посадив.
И Ора, и Гило - твои высоты,
Что ниспадают до долин цветущих;
И Старый город с Храмовой горой –
Все, все они несут твои одежды:
Сверкающих на солнце белых зданий.
И в урбанистской музыке строений,
Что по ступеням к небу устремились,
Аккордом звучным - парки и сады,
И зелень их в искрящейся росе.
О, белостенный Иерусалим!
В небесных куполах, что над тобою
Витает ангелов вечноживущих племя,
А рядом души тех евреев поселились,
Кто в войнах и погромах был погублен,
И тут же новоубиенных души...
Мы в призрачных их слышим голосах
Напоминание о заповедях Божьих,
2.
И дьявола искусном наваждении...
О, град Надежды, мира верный Храм,
Останови бесовскую игру
И страсти всех людей, стремящихся к раздору,
И хищнице -- войне детей не отдавай!
Своею тенью их от пламени сокрой.
Горящие огнём глаза войны,
Вокруг живое всё испепеляя,
Не отделяют недруга от друга.
Война и смерть -- их жерла всюду рядом:
И алчные их пасти над страною
Грозят молитвой кладбищ.
О, Верная столица, мой прекрасный град!
Горжусь твоим я царским одеяньем:
В нём мраморные стены синагог,
И золотые купола церквей,
И рвущиеся к небесам мечети,
Ансамбль чудотворный сотворяя,
В себе твоё величье возвышают.
Роскошны твои царские одежды...
Красивей всех парчовых одеяний,
В них россыпи алмазные цветов:
Долин Кедрон, Эйн - Керем, Гееном,
А их прозрачные хрустальные ручьи
И изумрудом бьющие ключи -
Собою свет небесный отражают.
Сияют драгоценными камнями,
Мечеть Омара и мечеть Аль - Акса,
И рядом, в белоснежных кружевах -
Храм Божьей Матери.
А пики гор Масличной и Сионской,
И Храмовой с её Святой стеною -
Венчают красоту твоей короны.
3.
О, Иерусалим, ты к небу устремлён.
Твои столбы - невидимые глазу,
Собою свод небесный подпирают,
Земля же, фимиамы излучая,
Целебна и божественна повсюду,
И запахом её не надышаться.
И путнику вдыхать тот аромат,
Как жаждущему жажду утолять,
Среди песков и миражей пустыни.
Твои посланцы в небе -- облака,
Разносят весть о городе святом,
И о его природе чудотворной.
К тебе, Ирушалайм, к твоим долинам,
Где вечно льются песенные трели,
Стекается со всей земли народ,
Чтобы Всевышнему в молитве поклоняться,
И вознося величие его,
Прихода Мошиаха ожидать.
О, мой Ерушалем! Мой град Сион!
Ещё с времён могучего Давида -
Царя израильтян и иудеев,
Того, кто их в одно объединил
И первое создал евреев царство.
С тех пор, когда столицу иудеев
На камни он Циона посадил,
Величие Хеврона сохранив --
Тебя, Иерусалим, столицею назначив,
И здесь создал Давидов - град и крепость.
С тех самых пор --
За тысячами отлетевших лет,
Здесь наш народ Божественный живёт
И славит Бога в городе Святом.
О, мой Шалем! Мой вечный Рушалимум!
4.
Твой первый Храм священный
Построил сын Давида -- Соломон.
И Храм сиял на Храмовой горе,
Стоял один, над всеми возвышаясь,
И ослеплял своею красотою.
Он был ещё одной вершиной
Белоглавой в твоей короне.
Его лучи нам и сегодня светят,
Путь освещая всех колен Израилевых.
О, град Иерусалим, хранитель Книги книг.
Ты в стенах своих древних синагог
Святые свитки Торы сохраняешь,
И праведники - мудрые их стражи,
Лишь в праздник книги
К людям их выносят.
А рог -- шафар трубит и возвещает,
Что час настал пред Торою склониться
И обратиться благодарно к Богу,
Что дал её народу своему.
И люд еврейский плачет и танцует,
И песни его слышатся повсюду,
Как те псалмы, что Тору прославляют.
Шафар же, голос свой над всеми возвышая,
Небесной музыкою над землёю льётся
И радуется Торы торжеству.
О, город Бога! Справедливый град!
Ты - центр земли! К тебе, со всех сторон,
Стекается паломников река,
Чтоб на камнях твоих, колени преклоня,
Святой земле и Богу поклоняться.
Здесь скорбный путь прошёл Иисус Христос,
Неся свой тяжкий крест в дороге на Голгофу,
За грешных нас землян мучения приняв,
5.
С твоей земли он в небеса вознёсся.
В твоих молитвенных домах и синагогах,
Которые лишь Тора украшает
И свет её менора нам несёт,
Мы заповеди Божьи прославляем
И следуем мы им.
О, мой многострадальный Мира град!
Кто только твою душу не топтал?
Царь Вавилонский - Навуходоносор,
Тот самый, кто сломив твои твердыни,
Священный первый Храм разграбил и разрушил,
Не пощадив защитников его,
Он, Божьему указу подчиняясь,
Вновь город иудеям возвратил --
И это было чудом из чудес.
Здесь царь персидский - Кир,
Тебя у Вавилонии отняв,
Твои святыни конницей топтал.
Пришёл сюда и мира властелин -
Могучий Александр Македонский.
И рать его тяжёлых колесниц,
Промчалась здесь по телу твоему,
Оставив свой неизгладимый след.
Страшнее всех правленье римлян было ...
Им покорить тебя не удавалось
И душу твою гордую сломить...
Но вот ворвались Тита легионы,
Неся на крыльях смерть и разрушенье,
И городу, и Храму, и дворцам.
О, смелый град! О, мой Ершалаим!
Тебя уничтожали, распинали,
И предавали смерти и огню.
И никого при этом не щадили:
6.
Ни женщин, ни детей, ни стариков,
Ни тех, кто твои камни защищал.
Сжигали всех, пытали, убивали
И кровь текла по улицам твоим,
А кони римлян, ноги в ней купая,
Давили и живых, и умиравших...
И это было первой Катастрофой
Народа моего,
И горе было моему народу.
О, славы град! О, Вечный Рушалимус!
И над тобою, город белоглавый,
И над многострадальною страною --
Витают души всех сражённых в Катастрофе,
Сожжённых и убитых в Холокосте,
Погубленных и в войнах, и в погромах.
А рядом с ними - ангелами души
Детей, растерзанных фанатика рукой --
Погибшие от бомб самоубийцы.
И здесь же души умирающих людей,
Расстрелянных убийцей -- террористом.
О, город вечный - град Ерушалаим!
Со всех концов земли к твоим огням,
Еврейских душ миллионы устремились --
Все, все они сегодня здесь над нами,
Над нашею еврейскою землёю
И над тобою, Город -- городов.
И на твоих холмах, Иерусалим,
Стоят повсюду памятные знаки
И пламя от свечей не затухает,
А средь музейных зданий Яд Вашема,
Мы высадили тысячи деревьев,
Хранящих память о живых и павших.
На долгий срок, на два тысячелетья
7.
Был изгнан наш народ с родной земли,
Которую всегда несли мы в сердце.
И с тех времён, Божественный мой град,
Здесь множество правителей иных
Ещё ты пережил и поменял,
И все они с Земли Обетованной
Евреев изгоняли...
Здесь были византийцы, персияне,
Нас покоряли греки, египтяне,
Здесь властвовали турки, англичане,
Но где они? Осталась только пыль
От тех, кто твоё тело распинал.
А город вновь, как феникс, возрождаясь,
Своё еврейство и величье утверждая,
На удивленье людям всем и миру --
Живёт!
И волею Творца -- свершилось чудо...
Уже минуло более полвека,
Мы строим новый Храм -- наш Исраэль,
И здесь дано нам обрести свой дом.
Пытались и его враги разрушить,
Но всех воителей постигла Божья кара,
А наше государство воссияло
И свет его лучей несёт Иерусалим --
Единый, неделимый град евреев,
Столица государства моего.
8.
СТАРЫЙ ЕВРЕЙ
Поэма
Часть первая
Он по субботам ходит в синагогу,
чтоб помолиться вместе с ребе Богу.
Сидит в ермолке сгорбленный еврей
и тихо шепчет о судьбе своей...
Что жизнь прошла, и не было в ней счастья,
что дни темны, как осенью ненастье.
Что весь их род война похоронила
и лишь его зачем-то сохранила.
Там, на войне: обмотки да ботинки,
и с трёхлинейкой, как с женой, в обнимку...
С боями из-под Львова отступал,
а сколько он земли перекопал…
Вот и сейчас ему, бывает, снится,
как взводный им кричит:
- Скорей зарыться!
Земля солдату на войне, что мать -
лишь ей дано спасти или забрать.
И он трудился до седьмого пота,
хоть и копать бывало неохота.
Ну, а потом они опять стреляли,
и отступали, снова отступали.
Нет, он тогда ещё того не знал,
что мать с сестрёнкой немец расстрелял.
И, что отца - фашистский пулемёт,
насквозь тяжёлой пулею прошьёт.
9.
Мальчишке было восемнадцать лет.
Какой там Бог? Он знал, что Бога нет.
Он только школьный вальс оттанцевал,
потом пять лет войною прошагал...
Но он тому до смерти не простит,
кто на войне сказал ему: «Ты - жид!»
- Да, мало, немец вас - евреев, бил!
Всё прячетесь за наши спины в тыл!
Небось, в Ташкенте все твои сейчас!?
А мы кладём здесь головы за вас...
Уже он в гневе автомат поднял -
убить ту сволочь, друг ему не дал.
За Балтой Алексея схоронил,
и долго в небо автомат строчил...
И плакал он солдатскими слезами,
о лучших, кто уже не будет с нами.
А тех, кто там, в окопах, промолчал,
потом всю жизнь по взгляду узнавал.
Он с ними всюду и не раз встречался,
Вначале он боролся, не сдавался,
но жизнь есть жизнь и, как в глазах бельмо,
на нём печать - еврейское клеймо.
И вот пришёл седой он в синагогу,
и что-то шепчет по-еврейски Богу.
10.
Часть вторая.
Опять суббота. Снова синагога,
О чём еврей сегодня просит Бога?
Зачем слезу украдкой вытирает,
о прошлой жизни, видно, вспоминает.
И в складках на морщинистом лице,
читалась книга о его судьбе.
Уже война шагнула в год второй,
уже разбили «немца» под Москвой,
уже не приходилось отступать,
и в бой он шёл своих освобождать...
В те дни он только наступленьем жил,
но их под Крымском немец окружил.
И взводный крикнул: "Будем прорываться!
И до последней пули будем драться!"
И первым он шагнул тогда вперёд -
за ним поднялся и рванулся взвод...
Но вот удар и всё вокруг поплыло,
Не знает он, что с взводом дальше было.
Когда очнулся и глаза открыл,
услышал шепот: "Слава Богу, жив!"
Так в жизнь его навек вошла Тамара,
и хоть судьба потом связала с Саррой,
но жизнь ему Тамара возвратила
и ,смерть поправ, от смерти сохранила.
11.
Она его в подполье укрывала,
своим теплом и лаской согревала.
И там, в землянке, посреди войны,
в одну соединились две судьбы.
Ну, а потом, потом о нём узнали,
и ночью, вместе, в лес они бежали.
Но пуля все равно её достала.
Его ж судьба зачем-то сохраняла...
Он на руках унёс свою Тамару,
в надежде на неведомые чары:
не Бога он просил - другую силу,
чтоб жизнь его Тамаре возвратила.
И, над её могилой, коченея,
он молодым от горя поседеет.
Тамару он от холода спасал:
в своей шинели в землю закопал,
и там, над нею, он тогда поклялся -
с фашизмом лично он теперь сражался!
И за Тамару, и за Алексея,
за мать с сестрёнкой, за отца-еврея.
За всех евреев, русских и других,
за головы товарищей своих.
Он шёл навстречу смерти, убивал,
врагу пощады он не признавал...
12.
Часть третья.
В тот год, когда пробился он к своим,
свершили незаконный суд над ним.
И осудил мальчишку трибунал,
как будто с поля боя он бежал,
что вовсе не был ранен он в бою,
а где-то шкуру сберегал свою.
И вот на нарах, вместе со шпаной,
лежит сцепивши зубы день деньской.
А старую теплушку всё качает -
"пахан" блатную песню запевает.
Потом решил над ним поиздеваться:
- Не может жид спокойно так болтаться...
"Седой" его и шайку "поломал",
и над блатным уже сверкнул кинжал,
но и тогда он гада пощадил,
Тамары голос вдруг остановил:
- Ведь ты за нас ещё не рассчитался,
не забывай, в чём мне тогда поклялся...
В Сибири его ждал уже штрафной -
он вновь в строю и снова рвётся в бой.
«Бесстрашным» батальон его прозвал:
ни чёрт, ни Бог его тогда не брал,
но как-то трижды впился в грудь свинец,
мелькнуло лишь: "Ну, кажется, конец".
13.
Но вновь к нему пришла его Тамара
и принесла невидимые чары...
С тех пор и начал Богу он молиться -
ему Тамара и сегодня снится...
А в синагоге так и не узнают,
о чём он плачет, что он вспоминает.
Но кончилась война - седая птица,
чтобы вовек ей к нам не возвратиться.
И вот нашли ему невесту Сарру,
хоть помнил он всегда свою Тамару...
Потом пошли дела, заботы, дети.
И жил "Седой", как все живут не свете.
Он много видел - сгорбленный еврей.
И разных в жизни он встречал людей.
И в той, уже исчезнувшей стране,
где – «всё для нас, где всё тебе и мне»...
Он видел, как живут антисемиты,
А для еврея - двери все закрыты.
Но жизнь есть жизнь. Евреи есть евреи...
За чьи грехи они в печах горели?
За чьи грехи их в камеры сажали:
душили там, сжигали, убивали?
Настали дни и кончились гоненья,
но всё ещё терзают униженья…
Вот почему сегодня в синагоге,
как милости, просил еврей у Бога,
чтоб больше не ходила внучка Роза,
на танцы вместе с мальчиком Серёжей.
Чтоб Осика - кровинушку, сыночка,
не соблазняла их соседа дочка.
14.
Да, он "Седой", кто пули не боялся,
кто первым ей навстречу поднимался,
страшится за внучат и за детей,
что кто-то бросит им с презреньем:
- Ты, еврей!
Как души их он сможет защитить?
Так что же делать? Как же дальше жить?
Опять суббота. Снова синагога.
Он просит счастья для детей у Бога.
Посвящается «детям войны» - моим братьям
Владу и Валерию Спивакам.
ГДЕ КОНЕЦ ДОРОГИ НАШЕЙ, БРАТ?
Часть первая
Ты видишь, брат, на юг стремятся птицы.
Летят, плывут по синим небесам...
Полёт их в поколеньях повторится,
Путь без дорог для них не чудеса.
Но вот приходит время возвращенья,
И стаи вновь взмывают к облакам,
И вожаки, построив клином звенья,
К родным ведут их долам и лесам.
За строем строй они летят над нами,
Мы взглядом провожаем их полёт:
Мы б улетели вместе с ними сами,
И нас призывно Родина зовёт.
15.
Но путь себе мы выбрали иной,
Мы с птицами полёт не повторили…
Израиль, остаёмся мы с тобой,
И на твоей земле мы гнёзда свили.
Мы в них уже растим своих птенцов,
И небеса им здесь родными стали...
Мы прилетели, брат, в страну отцов,
Об этом мы с тобой и не мечтали.
А птицы, пусть летят к себе домой,
Свершили стаи круг уже прощальный...
За ними мы не полетим с тобой --
Чужие в той стране мы изначально...
Так от кого евреи улетают,
К иным краям, свой направляя путь?
Что бросить всё родное заставляет,
Иль, может, в том судьбы еврейской суть?
Что гонит нас и от чего бежим,
Могилы предков, Родину бросая?
Быть может, на призыв отцов спешим?
Иль крови зов к себе нас призывает?
К Израиля спешили берегам,
К Святой Земле -- Земле Обетованной,
И не вина, что мы родились там,
Где навсегда остались боль и раны...
Запомнился мне год тридцать шестой --
Твоею вехой, брат, твоим рожденьем.
Связали этот год с твоей судьбой,
Ещё вождя «победные» свершенья.
16.
Когда услышал мир твой первый крик,
Пришла в Одессу осень золотая.
Как сладок был для матери тот миг,
Но для страны пора настала злая.
Да, беззаконья, беспредела было много,
Ещё до грозовых военных дней...
Шли люди длинной горестной дорогой:
Татарин, русский, белорус, еврей.
Простой мужик с руками от сохи,
А рядом -- многоопытный профессор.
Они в Сибирь одной дорогой шли
И были все советского замеса...
Шли в каторгу, кто оставался жив,
А многих по дороге схоронили...
И я живу, их в сердце сохранив -
Всех тех безвинных, всех, кого убили.
И нашим детям должно рассказать,
Как там, в ГУЛАГах, люди умирали.
Ещё нам долго культ тот проклинать,
Пусть и до нас его уже прокляли.
Я помню, как читали по слогам
Слова, что на доске нам выводили:
- Мы – не - ра--бы, потом: ра--бы – не- мы!
Но старше став, об этом мы забыли.
И верили, как верили Богам--
Акумы, христиане, мусульмане...
И накрепко вбивали в поры нам,
Что вечно алым будет наше знамя...
17.
Был цвет его замешан на крови,
Убитых, преданных, погибших в рудниках.
Нам говорили: «Все они враги!»
Не сомневались в этих мы словах...
За эту недозволенную веру,
Народ безмолвно столько лет страдал...
А вождь смотрел на нас с портретов серых
И вновь к "победам" новым призывал.
ПЕСНЯ ПЕРВАЯ
-Ты куда ведёшь меня, дороженька?
Тучи надо мною грозно высятся.
Где вы, мои жёнушка и доченька?
В говоре дождя ваш голос слышится.
В чём вина, ответь вода мне талая?
Жизнь уйдёт с весеннею распутицей...
Не срастилась, не сошлась удача малая,
Что взрастилось, чем жилось -- всё рушится.
Говорили, будто свет -- солнце красное,
От лучей в ростках сила теплится.
Оказалась сила -- злою, опасною,
Лучше бы с такою не встретиться...\
А дороженьке конец уже близится -
Видно, такова моя судьбинушка.
И с женой любимою не свидеться,
И не встречу дочь -- мою кровинушку.
18.
Часть вторая
Год сорок первый к нам пришёл войной.
Год сорок первый -- грохотом ворвался.
Кружила смерть над нами, надо мной:
В тылу, от воя бомб я просыпался.
Оставил в сердце след сорок второй,
В степную глушь пробилась похоронка...
И я рыдал под материнский вой --
Там и родился третий наш мальчонка.
Мой брат второй -- ты был дитя войны,
И трудно твои крылья вырастали...
Сегодня сильный и в кругу родных
Ты прилетел, чтоб рядом мы шагали.
Погиб отец -- улыбчивый, огромный.
Бросал меня он к небу высоко.
Его красивым, молодым запомнил --
Запало это в душу глубоко...
Казалось мне, нет ничего страшней
Той бездны, что разверзнута войною:
И не забыть Освенцима печей,
И списков с перечёркнутой судьбою...
Рукою, обагрённою в крови,
Миллионов и миллионов им распятых.
Сожжённых и погибших в дни войны,
Их подписал диктатор наш заклятый...
19.
Весь мир салютовал тогда сатрапу,
Сумевшего сатрапа победить...
А Сталин нас держал в звериных лапах,
И злодеянья продолжал творить.
ПЕСНЯ ВТОРАЯ.
Гуляет злое горе над землёй,
И тучи пепла носятся над нами.
И небеса над миром и страной,
Безмолвно плачут чёрными слезами.
Был Янкеле любимцем всей семьи,
Он слушал песни мамы с колыбели...
Там, в этом пепле, были и они --
С отцом и сёстрами, что заживо сгорели.
А ветер воет, ветер горько плачет,
Разносит пепел и зовёт к отмщенью.
Нам лики близких - небо обозначит,
В нём стонов их немое отраженье.
И над страной еврейской кружат души,
Их лица -- звёзды светят жёлтым светом...
Мой Янкеле, мой мальчик самый лучший,
Песнь о тебе плывёт по белу свету.
Часть третья
Да, Дьявола мы так и не убили,
Не схоронили злою той зимой...
Но мы в себе то время сохранили,
С еврейской многотрудною судьбой.
20.
- Я помню, как врачей оклеветали,
Как наш народ судил тогда злодей...
Как, нас, евреев, люди проклинали,
Как обвиняли в смерти партвождей.
Я помню волчий гон "космополитов"...
Ту бешенную свору злобных псов,
Что нас травила, без флажков, открыто...
Я помню! И других не нужно слов.
Но умер грозный царь. Не сохранили...
Да, не простится Сталину в веках!
Та вера, что мы с ним похоронили:
Как содрогалась вся страна в слезах.
И слуг его - могущество и сила
Ушла, по всем счетам не заплатив...
А скольких власть евреев загубила,
И лучших среди нас не пощадив?
Мне Нюренбергский вспомнился процесс...
Вожди - фашисты на суде твердили:
- Во всём виновен Гитлер - мракобес,
Мы ж к злодеяньям непричастны были…
Вот " оттепель " надеждою вошла,
Казалось людям -- легче станет жить...
Но для евреев жизнь иной не вышла -
Пришлось её самим нам изменить.
Тем, первым, было здесь чего бояться...
Прислушивались к звукам по ночам:
Не к ним ли гости чёрные стучатся,
Не подана ль «Маруся» к воротам...
21.
И всё равно евреи улетали:
Ни тюрьмы не пугали, ни доносы...
"Предателями" - так нас называли,
Чиновных рангов - злобные партбоссы.
А остальные продолжали жить,
Надеждою, что канет время клятое.
Но не могли потом себе простить,
Что не уехали ещё в семидесятые.
Дождались, брат, с тобой мы перестройки...
Как расплодилась реформистов рать!
Да, оказался наш Союз нестойким -
Уже в кулак единый не собрать...
Попав в вулкана огненную лаву,
Бессильны мы что - либо изменить...
И стыдно за «Великую державу»,
Где и сегодня всем непросто жить...
Так почему евреи улетают?
Уже мы, брат, во всём и все равны.
И тюрьмами нас больше не пугают,
И страшные уже не снятся сны...
Хоть вывески с фасадов поменяли,
Антисемит -- всегда антисемит...
Мы их с тобой повсюду узнавали,
И не от них ли наш народ бежит?
А, что до нас, брат, - с этим всё понятно:
Нас на Земле Обетованной ждут...
Мы уезжали с верой безоглядной,
Что Эрец -- Исраэль нам даст приют…
22.
Бывает здесь и горько, и не просто,
Но правде мы должны смотреть в глаза --
Взлетает тот, кто со страною сросся,
Тот, кто не хочет улететь назад.
И, братья, мы уже не выбираем -
Нам со своим народом должно быть.
Достоинство своё мы не теряем,
И нам сады сажать здесь и растить.
ПЕСНЯ ТРЕТЬЯ
Взгляни же на страну свою, Всевышний!
Тебе не больно за твоих детей?
Ужели на родной земле есть лишний,
Пусть даже не молящийся еврей.
О, Исраэль, летели мы сюда
И верили, что победив хамсины,
Среди пустынь построим города
И вырастим в песках твоих маслины...
Но, видно, позабыл о нас, Творец,
Собрав народ в одну большую чашу...
Лишь дал надежду, что пришёл конец
Невзгодам нашим, униженьям нашим.
Изгои и гонимые евреи,
Веками кочевавшие во мгле –
Молились. И Все вышний стал добрее –
Теперь мы дома, на своей земле.
23.
О, Исраэль, с тобою навсегда:
На жизнь и смерть повенчаны судьбою.
Одна у нас и радость, и беда,
И мы идём дорогою одною.
РЕКВИЕМ ПО ДВАДЦАТОМУ ВЕКУ
ПРОЛОГ
Двадцатый век - чудовищем гигантским
На землю ночью звёздной восходил...
Мир, заливаясь пенистым шампанским,
Ему свои объятия открыл.
А чудище, под панцирем, хранило
Миллионы липких ядовитых жал:
Себе подобных каждое плодило -
И страшен был змеиный их оскал.
Но человечество не ведало, не знало,
Что будет век творить с его судьбой...
А монстр уже с лица сорвал забрало,
И в щупальцах запутал шар земной.
Двадцатый век открыл своё обличье:
Он убивал, он жалил и разил
Был кровожаден, и в своём величии,
Он ничего живого не щадил.
И прогремели над землёю громы -
Все беды преподал нам век, как новь...
И вспыхнули еврейские погромы -
Рекой полилась невинных кровь.
24.
Но это было только лишь начало:
Ещё под дикий и звериный вой,
Европа шесть миллионов растоптала
Еврейских душ - фашистскою пятой.
Двадцатый век был сонмищем пороков...
И след кровавый оставляя свой
Он войны порождал, и в их истоках
Был человек всегда тому виной.
Змеиный яд - он монстру на потребу,
Из жалящих сосков его вбирал...
Напрасно, обращая взоры к небу,
Он Бога к состраданью призывал:
-Чем провинились мы перед тобой
Что озверевшим дал ты меч и силу?
За что ведёшь, как стадо - на убой?
За что дано нам рыть себе могилы?
А монстр, питаясь ненавистью - рос,
И не было конца земным напастям...
Ещё не был людьми взращён колосс -
Тот богатырь, кто мог изгнать ненастье.
Но вот ворвался двадцать первый век,
Тысячелетье третье открывая....
Вошёл в него с надеждой человек,
Что беды за спиною оставляет.
И, корчась, в злобе, чудище ушло,
С двадцатым веком в небе растворилось...
А прошлое? Забыть его грешно!
Но главное, чтоб всё не повторилось.
25.
Чтоб монстра не родило время вновь,
И саранча не истребила всходы...
Чтоб осенила нас Его любовь,
И в дружбе жили люди и народы.
ПЕРВОЕ ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
И падал снег. Пушистые снежинки
Собою украшали Божий свет...
А в окнах ёлки, словно на картинках,
И праздничных свечей горел букет.
Кружились в танце взрослые и дети,
И лился звонких песен хоровод.
Был этот вечер необычно светел,
И в каждый дом стучался Новый год.
Просили все прощенья и прощали,
Колокола трудились, голося.
И радости, и счастья люди ждали,
Всевышнему молитву вознося.
И мир земля восторженно встречала...
Любовь и веру, и надежду дав -
Его рука людей благословляла,
Чудовища из наших душ изгнав.
И жизнь вершила свой круговорот -
Уже отсчёт иной мы получили...
Хочу, чтоб наши дети каждый год,
Под ёлками подарки находили.
26.
Чтоб слышался восторг в их голосах,
Чтоб Новый год - счастливым окрестили...
А прошлый век останется в сердцах,
Как всё, что в нём создали и убили...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Двадцатый век, великие свершенья
Своим приходом в мир ты породил:
Ты видел революции рожденье,
И ты впервые атом расщепил.
Он грозным джином вырвался на волю,
Неся в себе огонь и вечный мрак...
Пусть больше нам не выпадет на долю
Убийство Хиросим и Нагасак.
Двадцатый век ты весь запятнан кровью,
Твой Реквием по Первой и Второй,
По войнам, за которые и болью,
Ещё не расплатились мы с тобой.
Я слышу тех людей предсмертный крик,
И нас не разделяет расстояние.
Молчание их памятник хранит:
- Навеки в крике замерло отчаяние.
Двадцатый век, ты породил нацизм,
Он и сегодня людям угрожает...
Остановить рождённый им фашизм,
Сожжённых души к нам с небес взывают.
27.
Фашизм вползает чёрною волной,
Свои следы повсюду оставляя:
Вновь люди между миром и войной,
Вновь кровь течёт и матери рыдают.
Двадцатый век - одну большую рану,
Всё человечество несёт в своей груди...
За все огнём пылающие страны,
Нам с вами от ответа не уйти.
Себе вопрос невольно задаёшь:
Что сделал ты, чтоб зло остановить?
Чем жил ты, человек? И чем живёшь?
Умеешь ненавидеть и любить?
Ты научился, заглянув в сердца,
Грань веры отличить в них от неверья?
Отсеять доброты ростки от зла
И разглядеть в улыбке лицемерье?
Умеешь ли за правду постоять?
Пусть и слова твои иных пугают...
Сумеешь ли её ты отстоять
Пред теми, кто людьми повелевает?
Двадцатый век , ты вырвал нас из рабства.
И лучших посылали мы на смерть,
Чтоб вновь своё построить государство,
И чтоб народ мог свой очаг иметь.
И мой Израиль зажёг свободы свечи,
Вернув людей к исконным их делам...
Мы верили, что время боль залечит
И сможем мы построить новый Храм.
28.
Но дом создав - ошибку допустили
(И в этом перед павшими вина...)
"Неприкасаемых" породу породили,
Где правят бал вожди и раввинат...
Никто из них страны не защищал...
(Врагов мы не молитвой победили...)
Не строил, не растил , не создавал -
Чтоб на своей земле мы лучше жили.
Я не хочу, чтоб внук мой погибал,
Бездельников и трутней защищая.
И чтоб раввин страною управлял -
Её в средневековье направляя.
Чтоб поросль фанатизмом порождённых
(От культа их не спрячешь и детей...)
Инакомыслящих, свободных, обнажённых
Анафеме здесь предавал своей.
И не могу гордиться я страной -
Где властвует по спискам "демократия",
Где выстроен удобный "домострой"
Для Кнессетской незаменимой братии.
О, мой Израиль, здесь нас - твоих детей
На равных и не равных поделили...
В родной стране стал русским я - еврей,
И в дворники меня определили.
Там гнал и унижал антисемит,
А здесь гнетёт ярмо дискриминации...
И беззаконие чиновничье царит,
И в дар нам произвол и деградация.
29.
Историю назад не повернёшь -
Всё, что свершилось, память сохраняет.
Но наше слово в цепь не закуёшь -
Оно нам честь и гордость возвращает.
Хоть издалёка мы сюда пришли
И пусть на "сабра" непохожи лица,
Мы здесь уже судьбу свою нашли --
И не заставит власть в "котле" вариться.
Увы, судьбу политики решают:
Опять война бушует и террор,
Друг друга два народа убивают,
Но смерть не разрешит наш долгий спор...
Израиль мой, ты вновь на новой грани,
И в двадцать первом рядом нам шагать,
Но не хочу я боли и страданий -
Уже своё пришлось нам отстрадать.
Еврей с арабом, на родной земле,
Что нам мешает рядом мирно жить,
Чтоб вместе и на Храмовой горе
Молиться и прощения просить?
Двадцатый век, ушёл ты по спирали...
И на твою войну я шёл войной -
Не для того, чтоб снова убивали
Детей, уже ступивших в век иной.
30.
ВТОРОЕ ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Мы в двадцать первый век вошли с надеждой,
Что чудище двадцатого ушло,
Что мир оделся в новые одежды...
Но вижу - это время не пришло.
Я взглядом охватил мою планету
И побледнел, и нервно заходил -
Всё человечество я призову к ответу:
Нет! Не такими Бог нас сотворил!
Предательство вокруг и лицемерье:
Бокал - измены яд в себе таит,
И временем рождённое неверье -
Растленья вирус каждому грозит...
И зависти змеиные уколы -
Во лжи погрязли люди и царят:
Здесь фальшь уже не прячется за шторы,
Здесь, не стыдясь, неправду говорят...
Не верю я ни в лучших, и ни в худших,
Но не забыть и до скончанья мира:
Глаза детей - от голода опухших,
Глаза людей, заплывшие от жира...
Небес голубизну закрыли тучи,
И даже лес от горя почернел...
А я то думал - люди стали лучше...
Что ожидает нас? Какой удел?
31.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
И наплывают на меня виденья,
Как будто в детство я себя вернул .
Двадцатый век, твоим прикосновеньем
Я времени рубеж перешагнул.
Услышал вновь я голоса набата,
И бомб летящих леденящий вой,
В огне и дыме грозные раскаты -
Так прошлое встаёт предо мной .
Гудят колокола моего детства -
Скелетами разрушенных домов...
Война нам не оставила в наследство ,
И пепла не вернувшихся отцов .
Колокола, звоните непрестанно ,
В сердцах людей всегда должны вы жить...
Колокола, гудите постоянно -
Не дайте людям прошлое забыть.
У каждого бывают в жизни вехи.
Мы от одной идём всегда к другой,
Так штурманы, минуя все помехи,
Курс кораблям прокладывают свой.
В ночи им помогают маяки,
В туманах - вой сирен предупреждает...
И, кажется , должны мы в порт прийти,
А наш корабль на камни попадает...
32.
А что же вехи? Я по ним иду,
Хоть жизнь меня штормами потрепала,
Но я с с моей дороги не сойду
И не ищу я тихого причала...
Всё, как в бою, и кто-то должен первым
Подняться и шагнуть - пойти вперёд...
И за тобой пойдут, как в сорок первом,
И я поднялся, хоть не знал, что ждёт...
Нет, пули грудь мою не прошивали,
Никто не падал за моей спиной...
Я знаю, люди часто выбирают
И для убийства путь совсем иной.
Мужское сердце долго боль терпело,
Но разорвалось - был неслышен крик.
И жизнь моя - мгновеньем пролетела,
Запомнился мне этот страшный миг...
Я не ушёл... И к жизни возвращаясь,
Поднялся в рост и вновь могу страдать...
Я с подлостью сражался и сражаюсь,
Не научился подлость я прощать.
Был близок я к своей последней грани,
Но вот сумел её перешагнуть.
Какое счастье каждым утром ранним
Лучам горячим руки протянуть!
Я верил близким, верен был друзьям
И не было наивности предела...
Друзья мои, как мне не верить вам
С кем и душа за годы поседела?
33.
Но рядом есть совсем иные люди:
Они приятны с виду и в словах...
Но за пылинку вас они осудят,
Не видя сора в собственных глазах.
И смотрят вам в глаза, вас попирая,
И, как заслон - слова, в словах - изыдь...
В душе и честь, и совесть предавая,
Они боятся узнанными быть.
Это о них сложили поговорку-
Она гласит: - Не пойманный - не вор...
Я б оскорбил сравненьем даже волка,
Что до людей - тут сложный разговор.
И ржавчина им разъедает души,
А там где сердце бьёт - ледышкой зло...
На нас глядят глазницы равнодушных,
На месте глаз - сплошное решето.
От них пощады я не ожидаю,
Не станут и детей они щадить.
Я, сыновей и внуков защищая,
С такими беспощаден должен быть.
И вот уже, не мудрствуя лукаво,
Из жизни вывел я закон земной:
(Мне жизнь сама дала на это право) -
Кто раз предал - предаст и во второй.
34.
ТРЕТЬЕ ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Любовь, любовь - живое божество,
Тебе служу и на тебя молюсь.
Вершина вдохновенья, волшебство,
Я от тебя не прячусь, не таюсь.
И с женщиной любимою прощаясь,
(Остался в сердце и её рубец)...
Я, пред её коленями склоняясь,
Дарю на счастье ей - любви венец.
Венец любви, венцом так и не ставший,
Хоть я с любовью и повенчан был...
И я, измены людям не прощавший,
За все грехи ту женщину простил.
Всё это ты, двадцатый, поглотил:
Но навсегда она во мне осталась,
Как то, что я любил, чем дорожил -
С кем память в двадцать первом не рассталась...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ .
В домах огни ночь тихо загасила,
На город сна завесу опустив.
А я не мог уснуть, и сердце ныло,
И ком тяжёлый к горлу подступил.
Хотел бы захлебнуться я в слезах
И выплакать всё то, что наболело...
Но ночь стоит, как стража на часах,
Да дрожью бьёт измученное тело .
35.
Двадцатый век, опять пришёл ты в гости ,
Кошмаров злых суму неся с собой:
Мне не хватает твёрдости и злости,
Чтоб отогнать видений этих рой.
Но болен я и вот прошу пощады,
Страшусь твоих страданий и волненья...
Двадцатый век, что хочешь ты в награду
За сна ночного сладкие мгновенья .
Чудовище, ты не даёшь уснуть...
Я весь заполнен неуёмной болью...
Ну, подскажи мне, как любовь вернуть,
Иль то затменье не было любовью?
Вошла она и в дверь не постучала,
И не спросила: "Можно - или нет?"
Любовь моя, откуда ты прознала,
Что в жизни моей, только много бед?
Прошедший год мучительно и трудно,
Я пережил наедине с собой.
И в веренице проходящих буден
Был болен лишь той женщиной чужой.
Она жила, меня не замечая,
Не ведая, что причиняет боль.
Другую душу светом озаряя,
Дарила ей и счастье, и любовь.
Тому, другому, губы отдавая,
Не думала, что совершает грех...
Ведь женщиной любовь повелевает,
И здесь не признаёт она помех.
36.
И я ушёл, без зла, не проклиная,
Хоть понимал - тот для неё чужой...
Она жила - любя и предавая,
Любя и предавая не со мной.
Всё это и банально, и не ново...
А то, что нам мучительно порой -
Так этот ребус тоже расшифрован:
Любить одну, а жить совсем с другой.
И верить в то, что наш уклад привычный,
Нам заменяет счастье и любовь...
Верней - неверье стало мне обычным,
Когда я сам уже совсем другой.
Мои стихи...В них не найти ответа,
И не дано мне жизни изменить...
Любимая, с другим сейчас ты где-то,
Что нелюбим - мне некого винить.
Двадцатый век остался позади,
Но двадцать первый не решит проблемы...
И каждый день мы новой ждём любви,
И в этой вере люди неизменны.
А то, что пережил я - лишь урок,
Который многократно повторится...
Свой у любви бывает тоже срок,
Во мне ж она бессрочно сохранится.
Ну, что ж, прощай, прощай, двадцатый век -
Ушёл отрезок жизни не прямой,
И я земной, и грешный человек,
В стихах оставлю отпечаток свой.
37.
Не ведаю, каков их будет век?
Но верю - дольше моего продлится...
Желаю тебе счастья, человек!
И жизнь моя пусть в ком-то повторится...
ЧЕТВЁРТОЕ ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Не знаю, отчего болит душа,
И слёзы, слёзы просятся из глаз,
Во мне не загорается свеча,
Которая светила мне не раз.
Пусть каждый день её не зажигал,
Когда прощенья для людей просил...
Но я молился, и молясь – прощал
Всех тех, кто мне обиды наносил.
И я писал, и в каждой слове боль,
